Рис

3821 ссылка про дизайн

Лоос элитарист, хотя бы по возрастному принципу. Орнамент добирается до нас маркированным инфантильностью, историей и протестом.

Флоренский считал, что орнамент восходит к молитве, заговариванию.

Люке считал, что у древних и детей это лишь сперва утверждение своего присутствия, а потом осознание ценности этого утверждения, ведущее к повторам-имитациям, распространению бренда автора — то есть, концептуализация, а не сходство, «интеллектуальный реализм».

Батай считал, что это прежде всего желание калечить фон, алиби этого желания.

Луис Кан на своей (совпадающей с Лоосом) территории считал, что орнамент это начало шва http://www.rodell.design/entry/?article_id=64

Здорово, что все во что слабо верится, вроде «свежей говядины» в гамбургере — честно перечеркнуто.

Ну и выпирающие иконические кавычки вдруг исчезли, это тоже радует.

Могу сказать, что заправки «Нефтемагистрали» — лучшие, что сейчас есть в Москве.

Как тебе Бигмаг?

Рудерман считает, что зря лебедевцы видоизменили шрифт Директ. Вот его мнение:

1. Идея заложенная в айдентику уместная, но не уместен шрифт над которым данный эксперимент поставлен. Директ отличный навигационный шрифт и его декорирование бессмысленно мягко скажем — это все равно что на ламборджини наклеить чемоданных наклеек побольше и поярче — дичь какая то. Тут требовался новый специально под эти иллюстрации придуманный шрифт со своей графикой, подходящей этим иллюстрациям.
2. Логотип странен своей текстовостью, спорными и разными буквами «к»
3. Лично я грущу по совковой надписи. Как грущу о каждой исчезающей антикварной вкусняшке — мы так торопимся с ними расстаться, а ведь они уже выглядят модными и порой для их спасения то нужно совсем немного любви

Вот его профиль в фейсбуке, можете сами залайкать или возразить что-нибудь: http://www.facebook.com/ilya.ruderman

Вот текст Фуко еще:

Возможно, эта картина Веласкеса является как бы изображением классического изображения, а вместе с тем и определением того пространства, которое оно открывает. Действительно, оно здесь стремится представить себя во всех своих элементах, вместе со своими образами, взглядами, которым оно предстает, лицами, которые оно делает видимыми, жестами, которые его порождают. Однако здесь, в этой разбросанности, которую оно собирает, а заодно и расставляет по порядку, все указывает со всей непреложностью на существенный пробел — на необходимое исчезновение того, что обосновывает изображение: того, на кого оно похоже, и того, на чей взгляд оно есть всего лишь сходство. Был изъят сам субъект, который является одним и тем же. И изображение, освободившееся, наконец, от этого сковывающего его отношения, может представать как чистое изображение.

Это, разумеется, совершенно несправедливо.